Предыдущее vereskovyj-sklon.diary.ru/p110053646.htm
читать дальше* * *
Вызов пришел на третий день, с незнакомого номера. Если бы не линия, на которую он поступил, рыжий вообще бы не ответил на звонок; но это была специальный линия, связь, которую получали лишь очень немногие доверенные люди и только при особых обстоятельствах. Чаще всего они даже не знали самого номера, Катце лично вбивал его в нужный коммуникатор или мобильник, а по окончании операции, для которой давалась связь, номер удаляли, чтобы случайно не засветить секретный канал. Однако посмотреть собственно цифровой код при желании было так же просто, как и любой другой, и у того, кто сейчас звонил, явно хватило соображения это сделать. Ну хоть что-то, подумал Катце, включая связь. Впервые он одобрял действия Гая – в кои-то веки упрямый монгрел сделал все, как надо.
- Твою мать! – раздалось на другом конце. – Ты во что меня втравил, урод?! Кого ты повесил мне на хвост, *** ******, ****! ******! ***** ***!...
- Проорался? – холодно поинтересовался Катце, когда поток кересского фольклора у его собеседника иссяк. – А теперь по существу, если хочешь, чтобы я вытащил твою задницу из дерьма, в которое ты вляпался. Что случилось, откуда звонишь, и так далее.
- Это я тебя должен спрашивать, что случилось! Какого хрена меня чуть не оглаушили из парализатора какие-то козлы в Мидасе?
- Меньше надо по Мидасу шарохаться, - презрительно парировал Катце. – Как тебе удалось уйти?
- Случайно. Я на них рекламный щит своротил, когда пытался вывернуться, они в суматохе попали разрядом в своего.
- Действительно случайность. Что угнал?
- Байк, ясен пень. А толку…
- Ты в Кересе?
- Да, в «блямбе».
- Идиот.
- Откуда б я еще звонил, в моем мобильнике батарея села…
- Новый спереть не успел вовремя?.. Ладно. Кто тебя видел в «блямбе»?
- Да мало ли?.. Там столько народу ходит. Но зато подтвердят, если что, что я почти сразу ушел -- мне Сид рассказал, как через зады в подсобку залезть.
- От погони тебе насколько удалось оторваться?
- Не знаю.
- Что значит – «не знаю»?!
- То и значит! Не до того было…
- Ладно, теперь уже без разницы. Сид далеко?
- На работе.
- А ты в подсобке?
- Ага.
- Он знает, что ты собирался звонить мне?
- Нет, я только мобилу у него взял, сказал, что надо…
- Угу. Сиди там, не высовывайся. Я скоро подъеду, вызвоню тебя с этого же номера, тогда и разберемся.
- Меченый…
- Ну?
- За баром вроде следят…
- Можешь поставить себе за это памятник, - отрезал Катце. – Все, жди звонка.
На момент отключения связи он уже был злой, как десяток собак. Все-таки, во что этот идиот сумел вляпаться? Знать бы наверняка… Катце не мог припомнить, чтобы за все время работы на черном рынке ему приходилось решать задачу с таким количеством неизвестных. И с таким разнообразием кандидатов в неизвестные -- тоже. А решать все равно надо, тем более, что от этого почти наверняка зависит и его собственная судьба. Но даже если нет – не для того он столько возился с Гаем, чтобы теперь так просто дать его уничтожить.
Позаботься о Гае, Катце.
Эти слова, сказанные Рики на прощанье, связывали рыжего по рукам и ногам. Его как будто вынуждали хранить веревку, на которой повесили дорогого человека, а Катце вовсе не считал себя любителем подобного рода сувениров.
Однако следовало принимать жизнь такой, какая она есть. И окружающих такими, какие есть. У Гая была собственная маленькая правота, по простейшей схеме: вот мой друг, ему плохо, вот наша дружба, она подразумевает под собой определенные неписаные обязанности по отношению к другу, а вот тот, из-за кого другу плохо. Что мог противопоставить этому рыжий? Сказать, что если бы не Ясон, Рики из волчонка со временем окончательно превратился бы наверное даже не в волка -- в безжалостное существо без тормозов, либо озверевшее от неудач, либо зарвавшееся от везения, а конец так и так один: подохнуть с перегрызенным горлом все тем же трущобным отбросом, ничего не приобретя для себя и не сумев дать другим? И что Ясон без Рики так и не узнал бы никогда, что сердце – это не только мышечный орган в кровеносной системе, но и средоточие живой души, обладающее способностью любить и переживать за другого? Но говорить об этом Гаю бесполезно: до Минка ему вообще не было дела, без разницы, когда и каким бы он сдох, лишь бы подальше от Рики. Что касается Дарка, тут Гай скорее всего просто не поверил бы: недостаточно жизненного опыта, а может, и мозгов тоже; к тому же Катце подозревал, что Рики у него и вовсе где-то на божничке… вот только когда он туда попал? Еще в Гардиан? После? А может, после своего загадочного исчезновения? Или уже после гибели…
Самая же большая ирония заключалась в том, что Катце, несмотря на так и не улегшуюся до конца боль потери, способен был простить Гая – если б только тот признал наконец, что идея осчастливить друга, взорвав Первого блонди Танагуры, была неудачной. Да и остальное не лучше.
Однако парень как уперся с самого начала на том, что Минк – вселенское зло и повинен во всех мировых несчастьях, а в чем не успел провиниться он, в том виноват рыжий, так и оставался при своем. Впрочем, Катце подозревал, что настоящей ненависти к нему у Гая не было – так, фирменное монгрельское упрямство, за которое парень держался изо всех имеющихся в наличии сил. Гаю нечего было возразить на доводы Катце, когда тот, забрав его из клиники, рассказал, о событиях, происшедших, пока незадачливый террорист пребывал в отключке после «разговора» с Минком. Но это вовсе не значило, что монгрел признал эти доводы справедливыми. Он мог лишь возмущенно сопеть да прожигать рыжего сверкающим взглядом сиреневых глаз, при виде которых приходила на ум нелепая метафора «раскаленные аметисты» - такие они делались огромные, нереально яркие. Но судя по всему, в голове монгрела содержание и смысл Катцевых слов неким загадочным образом трансформировались, неистребимое упрямство куда-то вытесняло все веские аргументы рыжего, всю ясную безупречную логику, вполне способную задавить кого-нибудь менее непробиваемого. Он с завидным постоянством продолжал повторять, что Катце его обманывает – и возможно, в самом деле так считал, поскольку не мог понять, что движет поступками дилера; катастрофа с «бизонами», ставшая подставой для Рики, и помощь в память о Рики являлись для Гая вещами взаимоисключающими. Он был уверен, что доверять рыжему нельзя ни в коем случае, и уж тем более – принимать от него какую-либо помощь. Даже то, что Гай вынужден был принять – а куда деваться, не вырвешь же например протез из плеча, когда тебе его уже прицепили – он принял так, словно ему подложили большую злобную свинью. Хотя параноиком не был, отнюдь. И, что еще хуже, вел себя в некотором смысле даже слишком беспечно. По доходившим до Катце сведениям, Гай постоянно пытался что-то предпринимать, влезал в сомнительные делишки какой-то шпаны, с которой на рынке никто не стал бы иметь дела, таких же неудачников, как он сам. Однако его звездный час, когда стараниями монгрела взлетел на воздух огромный Дана Бан вместе с первым блонди Танагуры, видимо, сожрал весь лимит удачи Гая на годы вперед, и с тех пор ему тотально не везло. Хотя это еще с какой стороны посмотреть – ведь все его планы ломались прежде, чем Гай успевал бесповоротно в них увязнуть, благодаря чему и оставался до сих пор относительно невредимым. Срывался, конечно, после очередной неудачи, напивался, однако в настоящие запои все-таки не уходил, держался. То, что едва не погубило его, пока был жив легендарный главарь «бизонов» – клин, которым свет на Дарке сошелся – теперь оказалось для Гая спасением: он жил, потому что этого хотел его Рики. И то, что он не спивался, старался держаться, яснее всяких слов говорило Катце: Гай все-таки поверил словам рыжего относительно планов ушедшего в пламя Дана Бан Рики на его счет. Но кроме этого Катце видел, понимал: по какой-то своей дикой извращенной логике Гай выживал еще и назло ему и Минку..И по большому счету дилера это устраивало, хотя любви к Гаю, разумеется, не прибавляло.
Однако каким бы ни было его личное отношение к монгрелу, рыжий продолжал выполнять программу-минимум, которую могла заключать в себе фраза «Позаботься о Гае». И в определенный момент вынужден был признать, что почти рад такой возможности – как последнему связующему звену с теми, кого потерял. «Нельзя потерять того, кого у тебя нет и никогда не было», - снова и снова напоминал он себе. Но когда нет совсем никого, начинаешь считать своими тех, кто позволяет хотя бы служить им. Или тех, о ком можешь заботиться.
Продолжение следует