Предыдущее vereskovyj-sklon.diary.ru/p113217866.htm?from=l...
читать дальше* * *
Пока изготавливали протез для Гая, его самого поместили в стационар – культя тоже нуждалась в подготовке. Протез рыжий заказал на порядок лучше того, что был у монгрела на Амои: здесь это выходило относительно дешево, так что экономить не имело смысла. Да и вопросы, откуда у него средства и почему он помогает постороннему не-гражданину, задавать, слава Богу, некому. Благодаря более сложной системе подсоединения к нервным окончаниям, процедура подготовки тоже становилась сложнее и продолжительней. Впрочем, когда через неделю Катце навестил своего подопечного, тот немного неловко продемонстрировал рыжему ажурную металлическую конструкцию, ставшую продолжением его плеча, и пока не упакованную в биопластик до полной отладки. Следующие четыре дня монгрел еще провел под наблюдением медиков, после чего был выписан с диагнозом, который сам перевел на привычный язык как «мы сделали что надо, дальше обживайтесь с этой штукой сами».
Протез и в самом деле пока еще слушался недостаточно хорошо, однако Гай упрямо старался задействовать его где только можно, чтоб побыстрее «разработать», и тащил в искусственной руке все нехитрые пожитки, которые были необходимы ему в клинике. Катце не стал вызывать такси, поскольку натужно хмурый монгрел – а каким он еще мог быть в свете того, что пришлось принять от рыжего очередное благодеяние? – без обиняков заявил, что оголодал на больничной диете и хочет жрать. Как собака. Катце тут же вспомнилась барышня с собачкой, которой он скормил кругленькую сумму только ради того, чтобы Гай не влез в историю и не привлек к свой не совсем ординарной личности излишнего внимания. Впрочем, денег было не особо жаль. К тому же протезист не взял с них ни копейки сверх перечисленного Катце на собачьи нужды, почти смущенно признавшись, что даже с учетом стоимости изготовления и имплантации всех трех конечностей – двух лап и одной руки – и необходимости пригласить для помощи ветеринара, переплатили ему почти вдвое.
И почти сразу воспоминание рыжего материализовалось прямо по курсу, перед поворотом из больничного парка на улицу, где находилась цель похода – кафе или что-то в этом роде. Правда, на сей раз оно было без лохматого груза на тонких загорелых руках, а длинную коттоновую юбку в цветочек заменили бежевые брюки, делая ее малоотличимой от множества обитавших в этом городе таких же девушек.
- Привет, - прекрасное видение улыбнулось так, словно они знакомы всю жизнь, а не полторы недели, и нет в этом знакомстве ничего необычного. – Ребят, поехали ко мне, а? У меня тут машина; поживете хоть недельку на природе, с чистой экологией и натуральными продуктами, а то какие-то вы… заморенные. А понравится, так и на месяц оставайтесь. Или на все лето. Отдать весь долг мне пока нечем, зато прокормить вас – без проблем, ну и места в доме достаточно.
Катце ожидал много чего, но точно не такого. Привыкший к сдержанности, он, тем не менее, не стал сейчас скрывать свое удивление – выгнул бровь. А Гай вдруг принялся хохотать так, что рыжему сразу пришел на память Гардиан: так смеялись мальчишки, еще не узнавшие гнилой жизни в трущобах, не обозленные, не разочаровавшиеся.
Девушка уставилась на него округлившимися глазами, но, кажется, почти готова была рассмеяться за компанию.
- Чего это с ним? – без обиняков спросила она у Катце, кивком указав на заливающегося Гая.
- Это у него адаптационное, - спокойно объяснил рыжий.
- Ааа… Так вы едете или нет?
Гай перестал смеяться, вопросительно воззрился на Катце:
- Поедем?
Поехали, разумеется. Заскочили только в отель, забрали вещи -- и отправились. Рыжий все равно пока не знал, куда им двигаться дальше: всю последнюю неделю он питался информацией, лишь слегка приправленной сигаретами и кофе, но приглядев для себя и Гая десяток возможных маршрутов, так и не смог выбрать ни одного, поскольку не было ответа на простой вопрос: для чего, какой смысл?
Кар был новенький, но тесный, на высокой платформе, жизнерадостного апельсинового цвета. Выехав из города, они неслись по довольно приятной безлюдной местности: мимо рощиц, рощиц на пригорках и пригорков без рощиц. Все это периодически перемежалось следами человеческой жизнедеятельности – полями, фруктовыми садами промышленного вида и размера, и другими, не всегда понятными рыжему сельскохозяйственными насаждениями. Однако вся эта зелень слишком быстро примелькалась, и Катце перенес свое внимание на девушку – ее звали Морин Ларга, как хозяйка кара сообщила им среди прочей не слишком обременительной для мозгов информации, которой успела поделиться за время пути. Теперь уже рыжий в подробностях разглядел ее: прямые волосы чуть ниже плеч, пепельные, с едва уловимым сиреневым оттенком; аккуратная худая фигурка в аккуратной неброской одежде. В общем-то, не было в Морин ничего особенного, за исключением ресниц да цвета глаз.
- Не боитесь везти к себе совершенно незнакомых людей? – спросил Катце, поправляя под курткой приятно ласкавшую бок кобуру. Не то, чтобы он ожидал здесь какой-то опасности, и от девушки в том числе, но предусмотрительность еще никому и никогда не мешала.
- Не-а. – Морин покачала, или скорее, завертела головой. – Даже если вы психи, то из другой оперы – не опасные. А если воры – так людям с такими деньгами у меня красть все равно нечего… И потом, долг платежом красен, верно?
Чувство нереальности первый раз посетило Катце, когда прибыли на место, и он увидел дом – длинный, одноэтажный, сложенный, видимо, из плит какого-то известкового минерала – непонятно, натурального или искусственного – и нехитро декорированный на стыках темными пластиковыми рейками, так что сразу пришли на память виденные в далеком гардианском детстве картинки о средневековой Терре. Дом окружали какие-то заросли, невысокие, но достаточно буйные: Морин утверждала, что это сад, и Катце не стал пытаться ее переубедить. Какая ему, в конечном счете, разница?
Кроме сада при доме имелся широкий двор с постройками и загородками: за одной из таких загородок бродили куры, а на самом дворе носились в энном количестве собаки, судя по внешности – ближайшие родственники той самой, с забинтованными лапами. Не обращая ни малейшего внимания на чужих, они тут же скопом бросились к хозяйке -- амойцы даже не сразу сообразили, что это всего лишь выражение собачьей радости. Однако Морин очень быстро их расшугала и разогнала, и потащила слегка прибалдевших от местной экзотики гостей в дом, показывать главные достопримечательности – душ, кухню, холодильник, набитый едой, и, конечно, комнаты. Впрочем, разглядеть свое временное жилище Катце не успел, ему позволили только бросить вещи за дверь, и тут же увели на веранду, кормить, как «уставшего с дороги». Хотя судя по аппетиту и скорости поглощения пищи, Гай устал куда как сильнее.
Потом долго сидели на веранде, и разговоры ни о чем казались самым лучшим и уместным – просто потому что ветер легко трогал волосы и протянувшиеся снаружи почти к самому столу зеленые ветви, и был он теплым, с запахом чего-то неуловимо свежего, горьковато-сладкого. И потому, что сочетание собачьего тявканья, щебета птиц и шелеста листвы тоже ощущалось как правильное и уместное, успокаивало… и делало окружающий рыжего мир еще более нереальным.
Только под вечер, когда на солнце набежали серьезного вида тучки, приняв душ и переодевшись в чистое, Катце добрался наконец до отведенных ему апартаментов и смог как следует их разглядеть.
Комната оказалась небольшой, узкой, и обстановка ей под стать: через узкое окно текли ранние пасмурные сумерки, на полу растянулся узкий половик в разноцветную полоску. И только на узкой кровати, нарушая общий стиль, почти на всю ее небольшую ширину совсем не узким клубком свернулся здоровенный пестрый кот. Катце закурил -- не торопясь, несмотря на то, что с последней выкуренной сигареты прошло уже несколько часов, а потом подошел и дернул угол покрывала, надеясь, что нахальная зверюга кубарем скатится с него на пол. Но тот даже положения не изменил, только отъехал в результате Катцевых действий ближе к краю.
- Борзеешь? – невыразительно поинтересовался рыжий, заваливаясь на кровать, так что котяра оказался у него под боком, и стряхивая пепел на узкое пространство между кроватью и половиком.
Кот сделал морду ящиком и вид, будто вопрос был риторическим.
На следующий день Катце спросил у хозяйки о своем приятеле по койке.
- А, это!... – Кажется, Морин даже не сразу поняла или не сразу вспомнила, о чем речь. – Это кот. – И добавила исчерпывающую информацию:
- Он здесь живет.
Произнесено это было таким тоном, словно речь шла о чем-то очень обыденном и одновременно совершенно постороннем, не имеющем к ней никакого отношения.
За несколько следующих дней Катце успел узнать, что Морин встает в пятом часу утра, что участок ее представляет собой одну обширную пересеченную местность, всю в кочках, пригорках, оврагах и клочках непролазного кустарника, а за домом есть маленький консервный заводик, полностью автоматизированный простейшей техникой и запускаемый в действие раз или два в год. Что по участку с утра до вечера бродят овцы и пара коров, которых собаки с большим энтузиазмом и шумом загоняют вечером в просторную постройку в полусотне метров от дома и сада. Что их хозяйка постоянно возится с какими-то малопонятными для рыжего хозяйственными делами, пару раз за день бегает проверить своих овец --несмотря на то, что весь немаленький участок в несколько квадратных километров обнесен изгородью, через которую даже самой шустрой овце в жизни не перебраться. Все это было для него непривычно настолько, что рыжий стал всерьез привыкать к постоянному чувству нереальности.
На самом деле ничего не происходило. Просто шли дни, а за ними еще дни, иногда пасмурные, порой с дождиком, но чаще солнечные, в жизнерадостном собачьем лае и шелесте теплого ветра.
Дни текли мимо него. Катце словно в оцепенение какое-то впал: понятия не имел, что ему делать дальше, и даже не был уверен, что хочет это знать. Не было больше никаких проблем, требующих немедленного разрешения, никаких важных дел и забот – все это исчезло, растаяло вдали, в сознании невозможности вернуться на Амои. Он даже курить меньше стал; мог целыми днями сидеть под деревом в саду или во дворе, среди деловитой собачьей суеты и практически не испытывая при этом никакого дискомфорта, лишь непривычную отрешенность, которой столько раз пытался, но так и не смог достигнуть в той своей жизни, что осталась теперь позади. Катце казалось, будто он смотрит на самого себя со стороны, с каким-то отстраненным удивлением: никогда в жизни с ним подобного не случалось.
Зато Гай обвыкся чуть ли не на следующий же день; то и дело оказывался то в одном месте, то в другом, то с хозяйкой, то с собаками, которые, видимо, тоже признали в нем своего; почти с детским любопытством осваивал примитивные, хоть и не всегда безопасные сельскохозяйственные орудия вроде граблей или топора. По правде сказать, Катце никак не ожидал от него столь быстрой адаптации: несколько лет жизни в Кересе кого угодно могли вогнать в перманентное тупо-агрессивное состояние, когда любой чужак воспринимается как потенциальная опасность. То, как быстро Гай освоился в новых условиях, даже в какой-то мере раздражало, хотя на самом деле рыжий понимал: тот тоже испытывает чувство нереальности, только другого рода – ощущения как в волшебном сне, когда все можно, потому что все равно все не на самом деле, и единственное ограничение – не делать того, что не велит Меченый… да и то в основном затем, чтобы не напоминал о себе лишний раз и не мешал радоваться жизни. Наверняка со временем, когда улягутся так разом обрушившиеся на монгрельскую голову впечатления, пройдет и это простодушное оживление, Гай станет привычно осторожным, вспомнит Амои и все, с ней связанное, а пока… Не делает ничего, что действительно могло бы ему повредить, и ладно; остальное – не Катцевы проблемы.
Сам же он как так и оставался в стороне от всего, почти все время молчал и никуда не жаждал двигаться с места. Морин вначале посматривала на него с недоумением, но не более того, а после пары неудачных попыток растормошить и вовсе перестала обращать внимания на такое своеобразное поведение рыжего, довольствуясь общением с Гаем. И это вполне устраивало всех троих. Единственным, кто регулярно искал компании рыжего, был кот. Зверюга не блистал красотой и вообще имел довольно странный вид, словно по его шкуре походя прошлись паяльной лампой, оставив среди обгоревшего дочерна неравномерные клочья серого и палевого цвета. На самом деле никто его не поджигал, конечно, кот с рождения щеголял таким окрасом, однако для Катце это было еще одной непривычной вещью.
Каким-то краем сознания он даже испытывал к коту нечто похожее на благодарность. Стоило рыжему задержаться на одном месте чуть дольше, как его хвостатый собрат тут же оказывался рядом. Обстоятельно и не морщась обнюхивал окурки в «обгрызенной» стеклянной чашке, которую Морин выделила Катце вместо пепельницы, мог долго бродить по кровати, выбирая место, где улечься, совершенно независимо от того, была она пустой или на ней уже лежал Катце. Кот не ластился и не лез на руки; обычно прислонялся спиной к боку рыжего и принимался намываться, или разваливался возле ноги, по-хозяйски облокотившись о ботинок. Ночью так же бесцеремонно забирался под бок или укладывался на поясницу, если рыжий спал на животе. Он и не возражал, кот был не слишком тяжелым, а его тепло ощущалось на спине довольно приятно. Было непонятно, как это животное проводило свои дни и чем занималось до появления Катце, но теперь оно явно считала своим долгом сопровождать рыжего в доме и во дворе.
Это был их молчаливый союз чужеродных для этого места элементов.
Продолжение следует...