Вы не бойтесь - это гусь. Я сама его боюсь

[~Алиция~]

Ну уж раз все равно написала, а тем более — выкладываю, то смысл-то теперь щелкать
клювом и стучать себя пяткой в грудь? Да надеюсь, мне и без меня кто-нибудь
скажет пару ласковых, после чего я уже не стану больше выдвать подобные ужосы ))
Единственное предупреждение: нудное оно очень. Туда понабивлось столько
«любимых» Леночкой «кто что подумал, и кто что подумал ему в ответ», за которые
она всегда пытается меня убить, что коротенький, в общем-то сюжет растянулся на
хренадцать страниц. Прошу любить и жаловать. Или не любить и не жаловать:

СЛЕДСТВЕННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

«Неутомимый» возвращался в Англию. Почти 11 месяцев после Мюзильяка фрегат
провел, патрулируя воды Гибралтарского пролива, перехватывая французские и
испанские торговые суда, внося свой вклад в разрушение коммуникаций между
противником и колониями Нового Света. Команда и офицеры были измотаны
многомесячной однообразной службой, штормами и штилями, болезнями, которых
мало кому удалось избежать за столь длительный срок, и другими превратностями,
обычными для жизни на море.
В Портсмуте успели только доложить в Адмиралтейство о своем прибытии
и загрузить свежий запас пресной воды, как «Неутомимому» пришлось вновь
сниматься с якоря и отправляться теперь уже на лондонский рейд: пачки рапортов,
которыми капитан Пелью много месяцев бомбардировал лордов Адмиралтейства,
упирая на необходимость килевания и капитального ремонта для своего судна,
дали, наконец, результат, и фрегату было приказано явиться в Лондон, пред светлые
очи начальства. Пока, правда, лишь на комиссию, которая должна была решить,
отправлять ли фрегат в доки, или нет: уж очень командованию не хотелось в
военное время даже недолгого бездействия такой ценной боевой единицы, как
«Неутомимый».
Все были на пределе, люди устали и в любой момент готовы были сорваться.
И взрыв произошел-таки: менее, чем за сутки до того, как фрегат вошел в устье
Темзы, в твиндеке подрались два молодых мичмана. Причиной драки послужила
какая-то ерунда. Но дерущиеся бились так остервенело, что товарищи по
мичманскому кубрику, не сумев разнять их собственными силами, вынуждены были
бежать за боцманами, и скандал не удалось утаить в недрах нижних палуб от
командования фрегата.
На беду оба мальчика были подотчетны третьему лейтенанту «Неутомимого»
Горацио Хорнблауэру, и капитан Пелью, сняв хорошую стружку с дебоширов, также
не обошел вниманием их непосредственного командира. Горацио Хорнблауэру
было объявлено, что, независимо от того, когда фрегат вновь получит приказ
выйти в море, в ближайшие две недели увольнения на берег лейтенанту не видать,
как своих ушей, коль скоро он не в состоянии уследить за своими подчиненными.
Впрочем, осыпав провинившихся офицеров всеми возможными громами и
молниями, в душе капитан был доволен, что так сравнительно легко отделался.
От транспортников, подвозивших на судно припасы и пресную воду, он уже знал,
что на одном из кораблей, также несших патруль у побережья Средиземного моря,
не выдержав нервного напряжения, покончил с собой молоденький лейтенант –
прыгнув с марса-рея на палубу, разбил себе голову и сломал шею.
- Горацио, не огорчайся, - синие глаза и.о. лейтенанта Арчи Кеннеди смотрели на
друга с искренним сочувствием и готовностью поддержать. – Я ведь могу пока
отказаться от отпуска; попрошу капитана дать мне увольнение потом, вместе с
тобой.
Дело происходило через несколько дней после прибытия «Неутомимого» на
детфордский рейд, когда Кеннеди обнаружил себя в числе счастливчиков,
получивших вожделенное право сойти на берег и гулять, сколько хватит денег,
отпущенный им отрезок времени. Основные заботы, связанные с возвращением
к благам цивилизации, остались позади, на очереди был ремонт, но пока еще
ревизия из Адмиралтейства не появлялась, и значит, решение, отправить ли
фрегат в доки, или же ограничиться перманентными мерами, придержав его на
случай какой-нибудь срочной необходимости, каких всегда хватает в военное
время, принято не было.
Хорнблауэр оценил благородное предложение друга, но принять его отказался.
Не хватало еще, чтобы и Арчи пришлось торчать на судне вместо законного
отпуска из-за его непростительной оплошности! К тому же Горацио едва ли не
больше, чем по нормальной человеческой еде и сухой постели, истосковался по
новым книгам. Те несколько штук, что водились в их с Кеннеди рундуках, были
уже зачитаны до дыр и заучены наизусть; Хорнблауэр, к своему ужасу, обнаружил
даже, что может, практически не сбиваясь, почти целиком процитировать «Сон
в летнюю ночь». Поэтому в его вполне корыстных интересах было, чтобы Арчи
отправился в город и приобрел для них свежее чтиво. О чем он и сообщил
приятелю, прибавив для полной убедительности, что заодно тот мог бы принести
ему из таверны чего-нибудь съестного. О чем Хорнблауэр другу говорить не
стал, так это о том, что его уставшая не меньше тела душа жаждала покоя и
одиночества, и он рад бы был провести в крошечной каюте, которую делил с
Кеннеди, хотя бы вечер в одиночку.
Хорнблауэр вовсе не был таким уж черствым и бесчувственным, и на самом деле
вполне способен был на теплые чувства, даже на любовь, но только для этого ему
требовалось расстояние. Или, по крайней мере, приличная дистанция. Даже
такой проверенный и близкий друг, как Арчи, неизбежно начинал вызывать его
раздражение своим слишком тесным обществом в течении долгого времени.
Но у Горацио никогда бы не повернулся язык сказать об этом человеку,
пережившему многодневное одиночное плавание в унесенной отливом шлюпке,
а затем проведшему почти три года, не слыша английской речи, в заключении
у испанцев. Арчи был, пожалуй, единственным человеком, к которому лейтенант
Хорнблауэр испытывал что-то вроде привязанности. Обуславливалось это во
многом заботой о своем неуравновешенном и непредсказуемом друге и
усилиями, которые Горацио так неожиданно щедро для себя потратил на него
в крепости Эль-Феарроль и позже, после освобождения. И даже сейчас
состояние Кеннеди, его внезапные перемены настроения и беспричинные
приступы меланхолии продолжали вызывать у Горацио тревогу. Однако
Хорнблауэр здраво рассудил, что на берегу с Арчи вряд ли может случиться
что-нибудь хуже тяжелого похмелья, а от похмелья еще никто не умирал.
Правда, умирают от белой горячки, но для этого требуется несколько большее
время, чем то, которое имелось у его друга для посещения злачных заведений
на берегу.

Продолжение в комментах

@темы: Вся жизнь — бесплатный цирк, Капитангорациохорнбауэр,сэр!, Имитация творческого процесса, Мистер Фик-с

Comments

Горацио только-только сменился с первой поздней вахты и растянулся на койке, наслаждаясь долгожданным одиночеством, когда за переборкой маленькой каюты послышался похожий на возню шум, дверь распахнулась, и его изумленному взору предстал лейтенант Кеннеди собственной персоной, причем персоной очень всклокоченной, странным образом перекошенной и до безобразия пьяной.
- Г-горацио, - выговорил он, цепляясь за переборку для поддержания себя в вертикальном положении и умильно улыбаясь. – Горацио, я вернулся. Вот.
Видимо, он счел своим долгом сообщить об этом потому, что Хорнблауэр продолжал молча взирать на него с приоткрытым ртом, пытаясь понять – пока самостоятельно – что происходит. В том, что Арчи был пьян, не было ничего из ряда вон выходящего: после стольких месяцев в море грандиозная попойка была почти единственным средством снять накопившееся напряжение, которое иначе могло бы перерасти в серьезные проблемы. Конечно, Кеннеди, так же, как он сам, предпочел бы более интересный и менее болезненный способ, но на это требовалось время, продолжительное время, которого им пока никто не предоставлял и вряд ли когда предоставит. Разве что в случае окончания войны и в сочетании с такой неприятной вещью, как половинное жалованье офицера запаса.
Непонятно было другое: почему Арчи не остался ночевать на берегу, чего ради потащился на «Неутомимый»? Неужели ухитрился уже спустить все деньги, и ему не хватило заплатить за комнату? Горацио попытался это выяснить, и лицо Кеннеди, только что улыбавшееся ему с безмятежной пьяной нежностью, внезапно сморщилось в несчастную, почти испуганную гримасу. Отлепившись от косяка, и.о. лейтенанта обеими руками схватился за предплечье Хорнблауэра, намертво вцепившись в него, чтобы не упасть.
- Горацио, п-прости меня, прости, Горацио! – он почти рыдал.
Потребовалось время и немалые усилия, чтобы вытрясти из него причины столь глубокого раскаяния.
- Горацио, я в-все оставил там, я все забыл, все, все, все! Милтона, Вордсворта, Сенеку для тебя – я все забыл, как последний идиот!
Далее следовали клятвы, что завтра же он отправится обратно в таверну, где так непростительно оставил связку купленных в городе книг. А если они пропали, то купит новые, пусть даже в ущерб униформе, которая остро нуждалась в замене хотя бы некоторых ее частей. Хорнблауэр, до крайности раздосадованный этой истерикой, вынужден был уговаривать его, как маленького, что конечно же, да, он сходит, ведь срок отпуска еще не истек, и конечно же книгам ничего не сделается, кому они там могут понадобиться в таверне? Было тем более досадно, что Хонблауэр никак не мог понять, почему такая незначительная, в общем-то, неприятность, приняла для его пьяного друга масштабы вселенской трагедии. С большим трудом ему удалось успокоить Кеннеди, после чего Горацио помог ему раздеться – а вернее говоря, попросту вытряхнул мало способного к скоординированным действиям Арчи из его одежды – и заставил лечь. Он укрыл приятеля и даже подоткнул ему одеяло – жест, который Горацио невольно перенял у самого Кеннеди, но не умел вкладывать в него того выражения материнской заботы, с какой Арчи обычно укрывал его. Он уже собрался вздохнуть с облегчением и отправиться в собственную койку, когда Кеннеди снова вцепился в его руку:
- Горацио, не уходи.
Напрасным оказалось доказывать ему, что Хорнблауэр никуда не уходит, что он будет здесь рядом, на том небольшом расстоянии, что разделяло койки, подтянутые высоко к бимсам тесной каюты ровно настолько, чтобы они не стукались друг об друга при качке. Арчи опять начал нервничать и никак не хотел выпускать руку друга.
- Не оставляй меня. Горацио, не оставляй меня одного…
Хорнблауэр, которому и так донельзя надоело нянчиться с пьяным приятелем, уже задушить его был готов, и удерживало от этого только сознание, что даже такая крайняя мера вряд ли принесет желаемый результат – возможность наконец-то лечь и предаться в тишине и покое собственным мыслям. Впрочем, лечь он, по крайней мере, мог. Прекратив стенания Арчи заверением, что он будет тут, рядом, до судного дня стеречь его сон, лейтенант встал ногами на рундук приятеля, привычно используя его, как стартовую площадку, и согнувшись в три погибели, проявляя чудеса акробатики, забрался в койку Кеннеди. Это было вовсе не так уж плохо; когда один из них промерзал в ненастье на вахте, а тем более, если оба стучали зубами после аврала, они ложились вместе и прижимались друг к другу, чтобы согреться. Впрочем, на узком пространстве койки поневоле приходилось укладываться в обнимку и обоим на один и тот же бок. По-другому было просто не разместиться даже при довольно скромной комплекции двух друзей. Но до предела уставшим от качки и холода молодым людям ничего не стоило проспать без задних ног, не шелохнувшись, до следующей вахты. Все это имело и еще один дополнительный плюс: вдвоем переставала ощущаться опостылевшая сырость постели, которая в море никогда до конца не просыхала из-за влажности, пропитавшей все помещения судна.
Не слишком вежливо подвинув друга, Хорнблауэр улегся позади него, для большего удобства подсунув под шею Арчи руку, которую тот немедленно захватил снова.
Это сразу же успокоило Кеннеди, и он стал быстро проваливаться в сон. Но едва Горацио решил, что он уже спит, Арчи неожиданно завозился и пробормотал, дыша в сгиб руки Хорнблауэра:
- Горацио, говори всем, что мы с тобой постоянные любовники, ладно?.. Что ты не… что не хочешь, чтоб другие…
- Что? – переспросил Хорнблауэр, еще не уяснив суть услышанного, но Кеннеди уже спал.

Еще неизвестно, кто из них с утра выглядел хуже.
Арчи ли, у которого в голове, желудке и горле воцарился маленький личный ад, из-за своего скромного размера, ограниченного страдающим от похмелья организмом, отнюдь не ставший более привлекательным, чем мог бы быть ад глобальный.
Или же Хорнблауэр, почти до рассвета промучившийся догадками над дикой, не поддающейся никакой (его, во всяком случае) логике фразой, произнесенной Кеннеди вместо «спокойной ночи». Он перебрал в голове десятки вариантов объяснений, и все они казались ему одинаково нелепыми и неправдоподобными. В сознание упорно ломился самый неприятный вывод: Арчи хочется именно таких отношений. Горацио не представлял, как можно иметь связь с лицами своего пола. Он женщинами-то интересовался лишь постольку, поскольку общие законы природы распространялись, к сожалению, и на него. Близость же с мужчиной казалась ему чем-то не только неестественным, но и почти нереальным, существующим едва ли не в параллельном мире – чем-то таким, что не может близко коснуться его собственной жизни.
И тем не менее… «Говори всем, что мы с тобой постоянные любовники» - эта фраза навязчивым рефреном звучала у Горацио в голове. Не прерывая бритья, он покосился на Кеннеди. Тот театрально стонал и вздыхал в своей койке, даже теперь не изменяя своему обычному чуть дурашливому юмору и интересуясь, успеет ли Хорнблауэр поприсутствовать на его похоронах, если он скончается к полуденным склянкам, не вынеся страданий, обрушившихся на его бедную голову. Ни про книги, ни про вчерашний вечер вообще, он не вспоминал. А ночью не слышал, как измученный размышлениями и отсутствием сна Горацио перебрался в собственную койку, где можно было хотя бы ворочаться с боку на бок под аккомпанемент докучливых беспокойных мыслей.
- Что-то мне подсказывает, что в таверну за книгами ты сегодня не пойдешь, - осторожно сказал он, начиная прощупывать почву.
- Ну да, я же посеял их вчера, как последний осел! – Арчи хлопнул себя ладонью по лбу и тут же преувеличенно громко застонал, даже захныкал, принявшись потирать многострадальную голову, которой этот безобидный хлопок в данный момент чувствительно прибавил боли. – Думаю, им сейчас проще самим прийти сюда, чем отправлять за ними меня.
Тон его был почти легкомысленным, и Хорблауэр подозревал, что лишь муки похмелья мешают Арчи чувствовать себя счастливым, да и то помехи эти не особо существенны.
- Вчера ты был очень расстроен этим, - заметил он, надеясь узнать, помнит ли Кеннеди то, что говорил накануне.
Нос Арчи немедленно сморщился от воспоминаний. Но если он и был смущен, то явно не до такой степени, как можно было бы ожидать, если бы он вспомнил свою последнюю фразу перед отходом ко сну.
- Я вчера надрался с майором Эдрингтоном, - сообщил и. о. лейтенанта. – Столкнулся с ним, когда выходил из книжной лавки, и он предложил пойти куда-нибудь, выпить за встречу. Ну я и обрадовался, как дурак. – Арчи сипло рассмеялся и снова поморщился.
- Не надо мне было на него смотреть, - продолжал он. - У его светлости наверняка куда чаще бывает возможность потренироваться в выпивке, чем у нас, бедных флотских офицеров, и тут он подкован как нельзя лучше. А я так быстро перестал вязать лыко, что стало просто неловко. Пришлось поскорее придумывать предлог, чтоб сбежать, пока не грохнулся под стол перед всего лишь слегка опьяневшим милордом. В результате и книги посеял, и тебе ничего вкусного не принес.
- Ничего, - рассеяно откликнулся Хорнблауэр. – Принесешь в другой раз.
Значит, он не помнит, думал Хорнблауэр. Не чувствует никакой неловкости или вины. И тем не менее, что же это было: сказанная по пьяни случайная глупость, или все-таки прорвались наружу его тайные устремления? Хорнблауэр чувствовал, что не успокоится, пока не выяснит.
Спрашивать у Кеннеди не имело смысла – не говоря уже о том, что и неловко, кроме всего прочего, задавать другу такие вопросы: Арчи в любом случае станет все отрицать, раз до этого никогда не обмолвился и не подавал виду. И надеяться на ничтожно малую вероятность того, что Кеннеди от неожиданности вопроса как-нибудь выдаст себя, также не приходилось: Горацио нужно было знать наверняка, совершенно определенно, а жесты, возгласы, выражение лица всегда могут оказаться истолкованными превратно.
В поисках выхода Хорнблауэр провел несколько дней, одновременно стараясь вести себя в отношении Арчи как обычно. Но неизвестность сводила его с ума; мысль, что лучший друг, возможно, исподтишка поглядывает на него, пуская слюни и мечтая об определенных вещах, заставляла сжиматься от отвращения. Если это окажется правдой, ему останется лишь один выход – подать рапорт о переводе: находиться с Кеннеди не только в одной каюте, но даже на одном корабле он больше не сможет. Однако хуже всего казалась сама неопределенность и терзавшие душу подозрения.
Наконец непрестанные и мучительные размышления дали результат, который Хорнблауэр счел приемлемым. Еще несколько раз тщательно взвесив все возможные последствия возникшего у него плана, Горацио решился. Как бы Арчи ни отреагировал на то, что лейтенант задумал, он сможет дать приемлемые объяснения своему поступку.
***
Вечером, возвратившись в каюту после вахты, Хорнблауэр застал друга как обычно – тот сидел в обнимку с книжкой и с фонарем, поджидая его. Как правило, по судовому расписанию Арчи нужно было заступать четыре часа спустя, то есть через вахту после Горацио, но он никогда не ложился до возвращения друга. Как подозревал лейтенант, он просто хотел быть уверен, что с ним все в порядке и ему не нужна никакая помощь. Выдавив для Кеннеди короткую улыбку, Хорнблауэр разделся и умылся, после чего оба стали укладываться спать. Когда Арчи оказался совсем рядом, спиной к нему, между их койками, Горацио повернулся, и стараясь не думать о том, что он делает, задержав дыхание, деревянно обнял Кеннеди за плечи и прижал свои губы к его виску, на границе волос и кожи.
Все варианты реакции приятеля были просчитаны и учтены: немое изумление, возмущение, отвращение, вопрос: «ты что, дурак?», или даже насмешки, на которые Кеннеди тоже был большой мастер. И наконец, целых два самых неприятных – дрожь и осторожное: «Горацио, что это значит?», в ответ на которое нужно было бы продолжать нелепый поцелуй до тех пор, пока вопрос не потеряет смысл, и Арчи не выскажет свое отношение более определенно; или же ответная нежность, которой молодой лейтенант боялся больше всего.
Однако то, что произошло в действительности, имело очень мало общего с любым из его ожиданий.
Арчи мгновенно отскочил от него до самой переборки, в расширившихся глазах и.о. лейтенанта отчетливо читалось смятение. Без сомнения, он с ходу понял жест Хорнблауэра, и это вызвало у него не больше, не меньше, как панику. Горацио застыл. Такой реакции не числилось в его расчетах, и он терялся в догадках, что она может означать. Арчи не облегчил ему задачу, продолжая все так же стоять и настороженно молчать, видимо ожидая, в свою очередь, действий Горацио.
- Арчи… - нерешительно начал Хорнблауэр, еще не зная, что собирается сказать – просто чтобы сдвинуть дело с мертвой точки.
- Да, Горацио? – осторожно откликнулся Кеннеди, и Горацио показалось, что он почти неуловимо сжался, напрягшись еще больше.
Не зная, куда девать растерянность и неловкость, Хорблауэр пробормотал какие-то путаные извинения и поспешил лечь, сразу отвернувшись от приятеля и его койки. Напряженно застыв под одеялом, он слышал, как Арчи, спустя почти две минуты после этого оставил наконец свою позицию у переборки, и медленно забрался в постель. До Хорнблауэра долетел резкий, неприятный запах холодного пота, какой бывает, если человек пережил страх или сильное потрясение.
Ни один из них в эту ночь не спал.

На следующее утро об инциденте не было сказано ни слова, однако Хорнблауэр кожей ощущал повисшее между ними напряжение. Почти незаметно, но Арчи стал сторониться его. Если им случалось перемолвиться парой слов, чего никак не избежать, разделяя маленькую каюту, Кеннеди старался не смотреть на него и поскорее свернуть разговор. И часто, находясь рядом, Горацио ощущал на себе пристальный взгляд синих глаз, но стоило ему повернуться к Арчи, как он обнаруживал, что тот смотрит совсем в другую сторону, словно не замечая Хорнблауэра.
Лейтенант уже на сто раз проклял себя за свою дурацкую изобретательность всеми последними словами, какие только знал. Чего он добился, пытаясь во что бы то ни стало «достоверно» выяснить тайные стремления Арчи? Только того, что сам оказался теперь в ловушке, которую подстроил другу – и из-за чего?.. Из-за одной-единственной пьяной глупости, помимо которой не было никогда и ничего, за что можно было бы подозревать Кеннеди в подобных вещах. Ну да, конечно, он добился своего: реакция Арчи до конца прояснила его отношение к однополым связям, зато теперь он подозревает самого Горацио точно так же, как тот прежде подозревал его. А может, и не только подозревает. Может быть, дикая выходка Хорнблауэра убедила Арчи в его намерениях, и теперь он просто не знает, куда от этого деваться. Кто знает, может быть, даже подал капитану прошение о переводе. От этой мысли что-то сжалось внутри у молодого лейтенанта еще сильнее, чем от всех предыдущих.
Приходилось признаться самому себе, что Арчи слишком дорог ему, и он очень боится потерять своего близкого друга. А заодно уж и в том, что именно этот страх заставил наломать дров, лихорадочно выясняя, насколько он близок к невыносимой, как выяснилось, потере.

***
Вместо комиссии, которой Пелью так и не дождался, «Неутомимый» получил приказ: произвести на фрегате за неделю все ремонтные работы, какие возможно, потом еще дня три на погрузку необходимых припасов, продовольственных и военных – и снова в море. Сэр Эдвард ходил желто-зеленый от злости и изрыгал проклятия в таких количествах, что ему мог бы позавидовать любой огнедышащий дракон.
Пакет с назначенным заданием, по правилам военного времени, был получен лишь непосредственно перед тем, как собрались сниматься с якоря. Вскрыть же его капитан имел право только по выходе из устья Темзы, уже в море.
Ко всеобщему неудовольствию их снова ждал Гибралтар.
После лихорадочных дней ремонта и подготовки к плаванию его относительно спокойное начало воспринималось, как приятная неожиданная передышка. Погода стояла в меру теплая, уже вторые сутки дул ровный ветер с вест-норд-веста, и «Неутомимый» шел хорошим галфвиндом, поскрипывая и покряхтывая своими наскоро приведенными в относительный порядок частями. Четыре часа безмятежно спокойной и скучной полуденной вахты добили Хорнблауэра. Сознание, до какой степени он виноват перед Арчи, и без того не давало лейтенанту покоя все эти дни. Чувство вины еще усиливалось пониманием, что больше всего его волнует самая что ни есть эгоистичная мысль, кем теперь считает его Кеннеди. Да, Горацио порой получал странное мрачное удовольствие от того, как окружающие, не понимая его истинных побуждений, приписывая ему всякие гадости – но только не Арчи! Не Арчи Кеннеди, который знал наперечет все его слабости и недостатки, и нередко подсмеивался над ними, но при этом умел одним лукавым теплым взглядом превратить их все в ничего не значащие мелочи, о которых и думать-то не стоит. Хорнблауэру становилось не по себе от мысли, что если Арчи уйдет из его жизни, вместе с ним уйдет и все это.
Минувшей ночью, возвратившись с вахты, Арчи поправил на нем одеяло, полагая, что он спит; по тесной каюте прошелестел долгий, почти неслышный вздох. И немедленно в сознании Хорнблауэра всплыли подобные же мелочи, которые, при его наблюдательности, фиксировались в памяти, но на которых не останавливалось до этого момента его внимание.
Больше так тянуться не может. Он должен что-то сделать для человека, дружбы и преданности которого оказался недостоин. Хотя бы освободить его от себя, если не остается ничего другого, честно рассказав, какая подлость на самом деле стояла за тем злополучным поцелуем.
- Мистер Кеннеди, нам надо поговорить, - перехватив приятеля на шканцах после того, как сдал вахтенный журнал, сухо обронил лейтенант. Кеннеди уставился на него, сжав губы и пытаясь сглотнуть. Потом кивнул и направился в вместе с Горацио в каюту.
- Мистер Кеннеди… Арчи… - тихо начал Хорнблауэр, закрыв за ними дверь.
- Горацио, - эхом откликнулся тот. Хорнблауэр тут же умолк и с надеждой уставился на приятеля. Что бы тот ни сказал, это на какое-то время спасало его от необходимости делать тяжелое признание.
- Горацио, - снова повторил Арчи. Снова пауза, попытка прогнать ком в горле.
Он изо всех сил старался смотреть прямо на Горацио, но это явно давалось ему с трудом, ресницы то и дело опадали к побелевшим щекам, на которых медленно проступали багровые пятна.
- Горацио, если тебе это нужно, то… - его голос дрогнул. – То ладно, хорошо, ты можешь…
Несомненно, он хотел бы продолжить, но не мог, лишь все пытался судорожно проглотить засевший в горле ком. Еще раз заставив себя посмотреть в глаза Горацио и видя, что тот понял его, Арчи коротко выдохнул, напряженные плечи упали. Но это не был вздох облегчения: он ощущал себя, как человек, который сжег все мосты, отрезав себе путь к отступлению. Столько дней, с того вечера, с того поцелуя, он ощущал себя в ловушке, из которой всей душой желал вырваться – и вот, сам захлопнул ее.

***
Проклятье, ну почему Горацио нравится девушкам, хотя и упорно не желает этого замечать, а он - мужчинам? Задаваясь таким вопросом, Арчи напрочь забывал, что за последние 5-6 лет у него не было времени на сколько-нибудь продолжительное знакомство с такими девушками, которые могли бы подкрепить в нем уверенность, что и он может нравиться. А те, которые совершенно безвозмездно улыбались Хорнблауэру, улыбались точно так же ему, но об этом Кеннеди тоже теперь не вспомнил. Зато сразу рядком выстроилось все, что можно было приплести сюда лыком в строку: Симпсон, о котором Арчи прежде вполне справедливо думал, что он просто ненормальный и стремиться удовлетворить не столько свои физические потребности, сколько ненасытную жестокость; надзиратель во французской тюрьме, где Кеннеди находился до перевода в Эль-Феарроль - этот никогда не мог пройти мимо, не хлопнув его смачно пониже спины. На него Кеннеди тогда вообще почти не обращал внимания, как бы не были противны его шлепки: хватало других проблем, да и француз, он и есть француз – что с лягушатника возьмешь? Ну и, разумеется, саднящая, как свежая рана, недавняя история с Эдрингтоном.
По правде говоря, Арчи очень обрадовался, когда тот пригласил его выпить – не хотелось потратить отпускной вечер в одиночестве. Майор не стал мелочиться, заказал сразу четыре бутылки отличного вина, то ли не желая принимать во внимание неловкость, которую Арчи неминуемо испытал при виде столь роскошного угощения, на которое ему не позволяли ответить такой же любезностью его ограниченные финансы, то ли справедливо рассудив, что после пары-тройки стаканов эта неловкость все равно исчезнет сама собой. Под приятную беседу все четыре бутылки ушли на удивление быстро – а Эдрингтон оказался действительно интересным собеседником, умным и парадоксальным, и внимательным слушателем, несмотря на свою обычную подчеркнутую сдержанность, которую Арчи помнил еще с Мюзильяка. Его светлость изволил заказать еще четыре, а Кеннеди был уже не в настроении вежливо отнекиваться и возражать против расточительной щедрости майора. В конце концов, жизнь была прекрасна, и он был бы дураком, если бы стал против этого протестовать.
Между тем таверна все больше заполнялась посетителями – видимо, это заведение пользовалось популярностью, - становилось все более шумно и душно. Появился хозяин с бутылками, по паре в каждой руке, но кто-то кого-то толкнул рядом с ним, и этот кто-то с размаху налетел на трактирщика, оба повалились на пол; почти незаметно на фоне общего шума зазвенели, разбиваясь, три бутылки из четырех…
- Вам не кажется, что все это несколько напоминает вавилонское столпотворение? – спросил Эдрингтон у Кеннеди, невозмутимо приподняв одну бровь и брезгливо покосившись на красного от ярости и неловкости трактирщика. Словно подтверждая его слова, в другом конце таверны раздались крики и звуки большого количества рухнувших предметов. – Пожалуй, не самое лучшее место для беседы.
Кеннеди радостно согласился, все еще хихикая над всклокоченным после падения видом трактирщика. И тут же не менее радостно сообщил, что не может предложить никакой альтернативы, поскольку совсем не знает лондонских злачных заведений: в те поры, когда он жил здесь со своей семьей, подобные места его мало интересовали, тогда он предпочитал кондитерские магазины и карусели.
На это Эдрингтон заметил, что было бы глупо на ночь глядя отправляться на поиски более тихого пристанища, гораздо проще заказать номер на втором этаже заведения, а заодно и ужин, тогда уж им точно больше никто не помешает. Арчи был на все согласен, жизнь продолжала его радовать.
Еще больше она порадовала его, когда Арчи увидел роскошный ужин, расставленный перед ними на столе в номере. Смущение и чувство неловкости вместе с самой памятью о них давно растворились в приятном тепле, распространившемся по телу от двух бутылок хорошего кларета, что достались на его долю. Майор Эдрингтон восседал во главе стола, слева от него Кеннеди, а справа уютно устроилась на стуле внушительная стопка книг, закупленная молодым моряком. Вполне вероятно, что именно она завела разговор о литературе, который плавно перекинулся на поэзию, потом на драматургию и на театр.
Арчи потом не помнил, что подвигло его начать декламировать монолог Гамлета: разомлев от прекрасного вина, прикрыв глаза, он легкомысленно извергал из себя бессмертные строки Шекспира. Прошлое оживало для него, выпитое придавало удивительную яркость воспоминаниям, под его же воздействием и нахлынувшим, и Кеннеди словно вновь видел себя на галерке Друри Лейн, на репетиции труппы, и слышал этот монолог в исполнении Джона Кэмбла.
Неужели годы прошли, и все так далеко - дом, театр, его семья?...
Майор, казалось, был впечатлен его чтением – язык у Арчи еще не заплетался, – он поднялся со своего места и, не торопясь, задумчиво прошел туда и обратно по маленькой комнате.
- Вы поразительное существо, мистер Кеннеди, - произнес Эдрингтон тоном, каким, вероятно, сообщил бы своему адъютанту, что им пора менять дислокацию войск. - При каждой новой встрече я обнаруживаю у вас новые таланты.
- Кажется, в одну из таких встреч я поразил вас способностью палить из пушки прямиком в белый свет, милорд, - засмеялся Арчи, запрокидывая и выворачивая голову, чтобы видеть майора, который остановился за его спиной.
- И вы попадали в него с исключительной меткостью. - В ровном голосе Эдрингтона мелькнула едва уловимая ирония.
Арчи снова рассмеялся. Рука майора, словно в задумчивости, мягко сжала плечо Кеннеди; пальцы другой легко заскользили между рыжеватыми прядями перехваченных лентой волос Арчи. Все еще в потоке нахлынувших воспоминаний, Арчи подался навстречу теплому касанию. Когда-то, когда потолки его детской были высокими-высокими; когда пылинки в солнечном луче или пламя в камине таили в себе сказки и чудеса; когда-то, когда еще жива была мать…
Но уже в следующий момент сквозь пелену пьяной расслабленности до него дошел истинный смысл этих прикосновений, и приятный вечер мгновенно разлетелся в мелкие кусочки, взорвался темнотой и холодом. Арчи напрягся, судорожно облизал губы. Ему показалось, что он ощущает привкус заплесневелого каната и запах гниющей трюмной воды. Эдрингтон, почувствовав напряжение в его мышцах, погладил его по другому плечу, словно успокаивая, но это вызвало только еще большее напряжение. Неловко, стараясь не двигать стул на стоящего сзади человека, Кеннеди поднялся на ноги, выбрался из-за стола, стремясь повернуться к опасности лицом.

Майор выгнул бровь, давая понять, что удивлен странной реакцией Кеннеди. Темные глаза пристально смотрели в лицо Арчи, и от этого властного взгляда голова молодого человека пошла кругом, его охватило страстное, непреодолимое желание оказаться как можно дальше от его светлости. И как можно скорее.
Взгляд Эдрингтона заставлял его чувствовать себя загнанным в угол, прижатым к переборке... к стене, вернее. На миг из нахлынувшей тьмы вынырнула здравая мысль: дурак, это же не Симпсон, это всего только майор; пить меньше надо, чтобы призраки прошлого не оживали. Но мысль исчезла, не оставив никакого следа, снова было только чувство безвыходности. И желание вырваться. Полузабытое, никогда не осуществлявшееся желание.
На высокомерном лице Эдрингтона появилась тень снисходительности, его рука в жесте, странно ласковом в сравнении с непроницаемостью черт, вновь коснулась плеча Кеннеди, а оттуда как-то очень естественно переместилась к его щеке. Арчи сглотнул, теряя остатки равновесия, и услышал голос, в котором с удивлением узнал свой собственный:
- Видимо, подразумевается, что я должен принести себя в благодарность за угощение и приятный вечер, милорд?
Эдрингтон презрительно хмыкнул:
- Я полагал, что приятный вечер все еще продолжается, но если вы считаете иначе...
- Значит, я у вас на десерт? - не дослушав, перебил Кеннеди.
- Вы слишком категорично все воспринимаете, мистер Кеннеди. - Майор поджал губы. - Кто вам сказал, что я хочу взять больше, чем намерен дать?
- Вы хотите попользоваться мной, как девкой. – Будь Арчи трезвым, он бы ни за что не сказал ничего подобного, но сейчас и.о. лейтенанта ощущал лишь пьяную тоску и отчаяние, и это отчаяние говорило в нем, заглушая любой намек на голос разума.
- Вы слишком пьяны, маленький циник. Вам нужно проспаться.
- Вполне возможно. Надеюсь, вы не станете настаивать, чтобы я лег здесь, милорд?
- Ни в коей мере. И надеюсь, вам все же понравился ужин, хотя вы и решили неизвестно почему, будто что-то должны мне за него.
- Разумеется, милорд, я безмерно вам благодарен, ужин был замечательный. Позвольте пожелать вам всего наилучшего, милорд, и откланяться.
- Вам также всего наилучшего, мистер Кеннеди.
Эти любезности звучали довольно странно: тон Кеннеди - агрессивно-обвиняющий, Эдрингтона - презрительно разочарованный.
Даже прощальный кивок майор подарил Кеннеди, внимательно глядя на пламя в камине и делая скучающий вид, словно и. о. лейтенанта никогда не интересовал его. Впрочем, Арчи все равно не видел выражения его лица, спеша поскорее уйти. Про стопку книг, продолжавшую в одиночестве сидеть за столом, ни один из них, разумеется, не вспомнил.
Спустившись вниз, к шумному и чадному от дыхания множества людей залу и остановив свое стремительное отступление, больше похожее на бегство, на последней ступеньке, Кеннеди понял, что его не столько качает от выпитого, сколько трясет. Он заказал себе сразу две кружки рома, которые тут же выпил жадно и торопливо, стремясь забить привкус дорогого вина и неприятного тет-а-тета. Результат вполне удовлетворил его: штормило теперь в два раза сильнее, зато дрожь унялась, и он почувствовал такую дурноту, что думать о каких-то моральных и этических проблемах стало просто невозможно. Еще большее удовлетворение он ощутил, когда роскошный ужин оказался за бортом шлюпки, доставившей его к «Неутомимому»: вкупе с некоторым физическим облегчением и сознанием, что вот он, родной фрегат, его надежное пристанище, где его ждет Горацио, это вновь сделало его почти счастливым и способным, как он надеялся, вскоре забыть об инциденте. У мистера Кеннеди и у трезвого-то очень легко менялось настроение, а уж пьяный он мог перейти от состояния эйфории к раздражению или глубокому пессимизму и обратно из-за сущего пустяка.
Но Горацио – Горацио он мог доверять даже больше, чем самому себе, и уж его-то точно никогда не могла бы заинтересовать задница Арчи. Разве что в нее угодит хороший заряд картечи: тогда лейтенант Хорнблауэр наверняка доведет до ручки судового врача и его помощников, каждые два часа справляясь в лазарете, достаточно ли хорошо лечат его друга и все ли возможное для энного места мистера Кеннеди.
Об ужине с Эдрингтоном, вернее, о его подробностях, Арчи Хорнблауэру рассказывать не собирался. Он был безмерно и по гроб жизни благодарен Горацио уже за то, что тот не знал про Симпсона. Да и откуда бы ему было знать: с тех пор, как они с Джеком впервые столкнулись за столом в мичманском кубрике, внимание Симпсона было почти целиком занято новым мичманом, в котором Джек Симпсон с беспокойством ощущал упорное внутренне сопротивление, и потому ему было не до Кеннеди, которого Симпсон мог завязать любым узлом и согнуть под любым углом, когда и как ему заблагорассудится. Но если даже до Горацио доходили какие-то сплетни, он ничем этого не показал, и Арчи уже за это готов был чувствовать самую горячую признательность.
Излишне говорить, что после злосчастного поцелуя мир Арчи Кеннеди оказался перевернутым с ног на голову: он, казалось, уходил из-под ног, как палуба в шторм; и.о. лейтенанта в отчаянии искал, за что зацепиться, и не находил. В голову услужливо лезла исключительная дрянь и прочно там оседала. Ну почему именно Горацио? – хотелось кричать Кеннеди. Что у него общего с выродком Симпсоном, скабрезником-надзирателем или с надутым лордом Эдрингтоном, твердо уверенным, по-видимому, что все в мире должно двигаться так, как он скомандует? Из вопроса «что теперь со всем этим делать» за несколько тоскливых дней и бессонных ночей вырос довольно странный ответ: во всем виноват он сам, он, и.о. лейтенанта Арчибальд Кеннеди. Несомненно, это в нем самом есть что-то ненормальное, что привлекает к нему такое недвусмысленное внимание мужчин. В самом деле, ведь Горацио всегда был ему только другом, верным и надежным, и без сомнения, он знал, что Арчи не может понравиться такой зигзаг их отношений. Да и сам Горацио никогда прежде не проявлял подобных склонностей. Это у Хонблауэра просто наваждение какое-то, не иначе – что-то вроде болезни, и вызвал эту болезнь он сам. Значит, ему и расплачиваться. В самом деле, не может же Арчи обвинить, а тем более – оттолкнуть человека, который для него больше чем друг и брат, который все для него? Раз уж сдержанный всегда Горацио потерял контроль над собой до такой степени, что полез целоваться, значит…
И известное уже решение было принято.

Хорнблауэр обомлел, на несколько секунд лишившись дара речи, а затем его захлестнула почти неконтролируемая волна эмоций, которые он сдерживал столько дней.
- Прекрати немедленно! – Не имея возможности крикнуть это во весь голос, Горацио Хорнблауэр не то шипел, не то хрипел. Всеми силами желая придать вес своим словам, он схватил Арчи за плечи и хорошенько тряхнул его пару раз. Он сознавал, что выглядит по-идиотски со своим перекошенным лицом и вытаращенными от возбуждения глазами, но сейчас приходилось идти на такие жертвы. – Прекрати и не смей больше никогда говорить ничего подобного, слышишь?
Не выпуская плеч Кеннеди и глядя в одну точку, он резко, поспешно и монотонно принялся излагать Арчи, как и с чего все началось – от странной фразы перед сном до рокового поцелуя.
Закончив говорить, он обессилено опустил руки, ожидая своего приговора. Какое-то время висела тишина, нарушаемая только скрипами корабельного корпуса да звуками, приглушенно долетавшими в каюту снаружи.
Затем, выдохнув так резко, что на синих глазах выступили слезы, Арчи одним стремительным движением повис на шее у Горацио, на радостях пытаясь задушить его в объятиях. Хорнблауэра никогда не трогали и не волновали такие вещи, как объятья, рукопожатия, дружеские похлопывания по плечу; он считал их просто непонятно зачем придуманными условностями, чем-то вроде правил приличия. Он мог даже предположить, что другим людям это зачем-то нужно, однако для него самого они ничего не значили, кроме разве что попыток выразить нечто, без чего также вполне можно было обойтись. Но сейчас то, что Кеннеди обнимал его, странно грело душу. Во-первых, было ясно, что он полностью прощен, и глупый поцелуй забыт. А во-вторых, еще яснее, что то был порыв сердца, а не тела, и это еще раз подтверждало: волноваться не о чем.
- Горацио, дурак, как же я тебя люблю! – счастливо сообщил Кеннеди.
Хорнблауэр поморщился, с трудом удерживая полный раздражения вопрос «Ну почему ты такой идиот, Арчи?», и выдав вместо него более мягкое, но тоже не особо приветливое:
- Надеюсь, целоваться не будем?
И.о. лейтенанта тут же выпустил друга, но лишь для того, чтобы одарить его сияющей улыбкой в полный комплект зубов: он явно принял вопрос Горацио, как утверждение.

Конец

[helen stoner]

Алиция
Слушай, мне так рассказ этот понравился! Товарищ лейтенант и Арчи - как живые!

«кто что подумал, и кто что подумал ему в ответ»

Вот как раз это в романах и фиках о Горацио я больше всего люблю. Это - соль его характера.
А не будет ли большой вольностью, если я на некоторые опечатки укажу? Хоть в комментариях, хоть у-мылом.

helen stoner, действительно понравилось? Приятно, конечно

А не будет ли большой вольностью, если я на некоторые опечатки укажу? Хоть в комментариях, хоть у-мылом.

helen stoner, в комментах, без проблем. Только спасибо скажу *грозит кулаком тупому ворду, пропустившему очепатки*

[helen stoner]

Алиция
Очень-очень понравилось, изнывала от ожидания, что они оба учудят в этом щекотливом деле. И они не разочаровали меня!
Тогда сейчас, по порядочку и под катом, if you please.

Эль-Феарроль

- насколько я помню, в бумажном издании было "Эль-Ферроль"

Водстворта

- Вордсворта
прорвавались - один лишний слог "ва"
, как обычно - если память мне не изменяет, запятой не нужно

своем поступку

- не хватает "у" в "своему"

путанные

- вроде одно "н" лишнее
таких подобных вещах - одно прилагательное лишнее
безсмертные, безсонных - через 2 "с"
дисклокация - без первого "к"

в котором Джек Симсон

- в фамилии "п" в этот раз пропущено, в остальных случаях нормально
Так все ОК

[Аланка]

да. и мне рассказ понравился.
примите мои поздравления, леди.

[*jelena]

Алиция , восхитительно! Захватывающе! Интересно!!! Я так зачиталась, что забыла о своем намерении посвятить вечер физкультуре))). И признаю твою полную правоту (а следовательно и свою тупость) : подробности "он подумал" и " он на это подумал" только украшают прозу! А если еще к этому прибавить твои неизменные чувство меры, внимательность к человеческим чувствам, логику,, то ..... становится очень жаль, что рассказ такой коротенький . Хочу еще.......
А все-таки Арчи мне было очень очень жаль: что же ему не везет, бедняге? После такой изнуряющей работы в море и отдохнуть по-человечески не смог И еще на несколько дней экспериментальный опыт Горацио подарил ему таааакой личный ад А он ведь парень с хрупкой психикой

helen stoner, спасибо, что б я без тебя делала?

А Эль-Ферроль или Эль-Феарроль - этоп просто в разных переводах по разному. Мне как-то больше нравится второе, оно мне кажется ближе к обычному испанскому звучанию. А остальное поисправляла ))

Аланка, в ваших устах это дейтвительно высшая похвала, спасибо - вы ведь не знакомы с каноном НН, насколько я понимаю? И если фанфик могут читать как рассказ, то это вдвойне лестно

И признаю твою полную правоту (а следовательно и свою тупость) :

*jelena, и никакая не тупость, не заставляй меня краснеть за мою глупую болтовню. Все в самом деле хорошо в меру, но эта мера несколько варьируется у разных людей, и твоя ничем не хуже моей, тут просто дело вкуса.

Хочу еще......

Лен, так сюжетов у меня просто нет больше. Разве что про Клейтона попробовать написать, но тогда мне самой кошмары будут сниться, а не только тем, кто прочитает. Вот если придумаете с helen stoner какой ни то сюжет, который смогу асилить, тогда попробую написать ))

Ага, мне тоже Арчи жалко. И что у него за способность все шишки на себя собрать?

[helen stoner]

Алиция
Насчет Эль-Феарроля - let it be, не настаиваю. А сюжет... придумаю что-нибудь. "Трафальгарский ветер" почитаю и, может, .

helen stoner, попробуй! А то я однобокая очень по части сюжетов ((

[helen stoner]

Алиция
Тады ОК

[Аланка]

Алиция совсем не знакома. читала как обычный рассказ. очень интересно.

[Aqueous]

Добро пожаловать на борт нашего кора...БЛЯ кто там ходит?!
Прочитал первую часть и заинтересовался. Прочитал вторую... дальше читать не буду, ибо не люблю слэш. Нашёл несколько глюков, довольно-таки субъективных.

Почти 11 месяцев после Мюзильяка фрегат провел, патрулируя воды Гибралтарского пролива, перехватывая французские и испанские торговые суда, внося свой вклад в разрушение коммуникаций между противником и колониями Нового Света.
Что-то не верится мне... такая удача. А испанцы не отреагировали? И после штормов и штилей корабль должен был ремонтироваться ещё до прихода в Англию. События когда происходят? Когда Гибралтар испанский или английский?
Мюзильяк вроде немецкий город или я неправильно уловил?

Впрочем, осыпав провинившихся офицеров всеми возможными громами и молниями, в душе капитан был доволен, что так сравнительно легко отделался.
Сильно мутное предложение.

Основные заботы, связанные с возвращением к благам цивилизации, остались позади, на очереди был ремонт, но пока еще ревизия из Адмиралтейства не появлялась, и значит, решение, отправить ли
фрегат в доки, или же ограничиться перманентными мерами, придержав его на случай какой-нибудь срочной необходимости, каких всегда хватает в военное время, принято не было.
*заикаясь* Ч-чёрт, может разбить на предложения поменьше? Перечитывал несколько раз. Вопрос: а зачем в Лондон, если ревизия прямо здесь в Портсмуте.

Хорнблауэр вовсе не был таким уж черствым и бесчувственным, и на самом деле вполне способен был на теплые чувства, даже на любовь, но только для этого ему требовалось расстояние.
Почти весь опус... по крайней мере всё, что я прочитал. Старичок Хорни представляется довольно вредным типом, хотя ведёт себя совершенно противоестественно этому описанию. Сей персонаж предполагался "злодеем" или это у меня такие непонятки?

и.о. лейтенанта обеими руками схватился за предплечье Хорнблауэра, сразу же вцепившись в него, чтобы не упасть.
Так схватился или вцепился?

Как пьяный Арчи был уложен на койку, если трезвому Хорни пришлось проявить чудеса акробатики, чтобы в неё забраться?

Очень понравилось объяснение моряцкой попойки. Вообще моряцкая жизнь описана очень живо. Если бы не слеш комментарий был бы куда обширней.

Aqueous, ну вот, так и думала, что все, кто не дочитал, решат, что это слэш ((( Ну и ладно, в моих глюках мне и самой-то не всегда разобраться удается, чего уж от других требовать... ((

Что-то не верится мне... такая удача. А испанцы не отреагировали?

Aqueous, это вполне соответствует канону, где, кстати сказать, очень сильная матчасть. В соответствии с каноном "Неутомимый" не в гордом одиночестве охотился в Гибралтаре и Бискайском заливе, этим занималась пара-тройка английских эскадр. Так что испанцы реагировали конечно... но им проще было оборонять свои гавани )) Время действия - где-то последние 5 лет 18-го века. Гибралтар английский, Мюзильяк - маленький французкий городишко, тоже из канона ))

Сильно мутное предложение.

Ну что делать, я графоманка, а не писатель. Обычно у меня мутных предложений еще больше )))

а зачем в Лондон, если ревизия прямо здесь в Портсмуте.

Куда приказали, туда и явился )) Где б я в Портсмуте лорда Эдрингтона ловила?

Сей персонаж предполагался "злодеем" или это у меня такие непонятки?

Это вопрос не ко мне, а к его создателю, С. С. Форестеру )) Я думаю, он просто из тех людей, кто настолько боится собственных чувств, боится оказаться под их слишком сильным влиянием, что скорее готов признать себя злодеем и подлецом, чем признаться себе в том, что кто-то ему дорог и по-настоящему нужен ))

Так схватился или вцепился?

Действительно, на редкость идиотское предложение Ладно, потом подумаю, как это исправить ))

Как пьяный Арчи был уложен на койку

Понятия не имею )) Но думаю, что в пустую койку - это, по всем статьям, такой подвесной гробик, но вы наверное и без меня знаете - забраться все же легче, чем когда там уже кто-то лежит, занимая почти все пространство )) В конце концов, укладывались же они как-то спать в шторм, когда вообще не поймешь, где палуба, а где подволок )))

Очень понравилось объяснение моряцкой попойки. Вообще моряцкая жизнь описана очень живо

Думаю, это тоже заслуга канона ))

[Aqueous]

Извиняюсь, решил что это ориджинал, а не фанфик.

Aqueous, Само собой, нормальные люди к фикам шапку делают, а мне не захотелось )

Алиция, вот, только добралась... мне очень понравилось. просто здорово! читала с истинным наслаждением!

Равенна дОрбуа, спасибо, друг

Алиция,

Елки, а мне уже хочется принести извинения безвинно пострадавшему майору. Все-то остальное относительно логично привязано к канону, а вот его ориентрция...

[*jelena]

Алиция , а может, он нетрадиционную ориентацию проявил в первый и последний раз? Ну, не смог устоять от неземного обаяния мистера Кеннеди?...

*jelena, не, не в первый и, боюсь, не в последний ))) Фикрайтеры так любят его склонять по самым разнообразным пейрингам, вплоть до Эдрингтон/Норрингтон , что вряд ли когда-нибудь оставят беднягу в покое, даже если я его больше пальцем не трону

[natoth]

Алиция внесла фик в цитатнег и буду читать вдумчиво,с чашкой чаю (или чего покрепче) вот только когда никуда не буду бежать. А то половину слов пропускаю (есть такой грешок когда спешу).

А то половину слов пропускаю (есть такой грешок когда спешу).

natoth, знакомо )) только я в таких случаях пропускаю две трети

[Лавушка]

Алиция спасибо, улыбнуло

Luvyshka, да всегда пожалуйста